Гжель.
Соответствие теме: 3/3
Стилистика: 2/3.
История: 2/3.
Прекрасно название. И сравнительность его — тоже. И начинается без запевов, сразу к делу, чрезвычайно увлекательно. И дальше прекрасный сюжетный поворот! И с дрожью знаешь: впереди ещё больше половины, семь желанных страниц! Готовишься получить не удовольствие — счастье! — как вдруг рассказ превращается в тыквенные корки, ты поскальзываешься на них и летишь в выгребной бак прописных истин. Стойте, я ведь не Золушка, нельзя ли переписать всё, что после пятой страницы?
После, надеюсь, что-то и впрямь перепишут.
Сюжет: ГГ-переводчик хочет понять фундаментальный принцип мышления гжели — той части человечества, которая после «инцидента 61го года» утратила способность к какой-либо речи, в т.ч. внутренней. Для этого герой погружается в мир гжели, где жертвы «
лингвоблокады» общаются специальной бело-голубой «
симфокраской», нанесённой на лицо. Вскоре герой сам заражается гжелью, стремительно утрачивая навыки связной речи. Пытаясь ответить на вызов, герой начинает собственное расследование, которое, не успев развернуться, закрывает все поставленные вопросы. Ну, за исключением морально-эволюционного: лучше остаться человеком или стать гжелью?
То есть первая проблема: эта история не для рассказа. Ей нужна повесть. Даже роман. Тут можно навертеть на четыреста хитрых страниц, и, если б они были написаны на английском, вышел бы осенний бестселлер. Очень в духе модной интеллектуальной прозы о когнитивных способностях человечества. Но у нас рассказ. К тому же отечественный, поэтому то, что начиналось как Тед Чан, заканчивается как русское боевое фэнтези. Не по содержанию, конечно, а по духу: невразумительное кунг-фу словами.
В структуре рассказа не просто провал, а кетаминовая дыра — в самом сердце 9000 знаков отдано под беседу с врачами, из которой важны только три вещи:
1) Постепенная утрата героем навыков связной речи.
2) Готовый визуальный способ общения с заразившимися гжелью. Т.е. потерпевший такой не первый.
3) Выдача подозрительного вида лекарства.
Всё это можно было уложить в 2000-3000 знаков, а то и в два-три абзаца. При желании, даже в один. Тогда объём высвободится для «расследования», но следующие 7500 знаков не разворачивают действие, а остаются растянутой связкой. Из неё ясно следующее:
1) Герой всё сильнее утрачивает возможность мыслить традиционно.
2) Долгое общение с подругой-Ленкой на побочные темы.
3) Важный сюжетный рассказ о «Дурачке».
4) Неожиданное появление учёной-гжели, поездка к которой может снять все вопросы.
Первый пункт можно ужать до пары абзацев. Пункт второй просто обозначить штрихами. Достаточно оставить лишь это: «
Впервые я услышал, как звучит ее голос, очищенный от дурацкого смысла ее речей». К третьему пункту вопросов нет. Четвёртый напоминает небезызвестный музыкальный инструмент: откуда взялась эта исследовательница, почему герою нужно именно к ней? Если это источник, на основании которого переводчик хотел писать свою книгу, фигуру учёной-гжели нужно было заранее (в первой половине) прописать. И не один раз. Например, на конференции её упоминают как светило гжельской науки.
В любом случае, 7500 знаков можно было сократить до 3000-4000.
Ну а дальше всё, конец… 40000 знаков объёма почти выбраны. Собственно, к чему и были все эти подсчёты.
Поэтому история не просто разваливается, а глохнет: на встрече с гжелью переводчику вываливают всю правду о природе заболевания и лекарстве. Оно, оказывается, давно находилось в руках героях и, в частности, у людских учёных:
Врачи клиники получили его от гжели и потому относились с сомнением. Все это время спасение было у меня под рукой…
Тут даже не концовка слита, а как бы ход сюжета, сама взаимосвязь событий: они идут в простой последовательности, без преград и конфликта, просто потому что надо уложиться в объём. А всё потому, что с середины рассказа его растратили на второстепенности.
Нужно было экономить, пульс считать. Неспешность композиции словно для повести выбрана. А тут рассказ.
На языке останавливаться не будем. Приемлемо писано, кроме того, что идея о разрушении всякого связного знакового мышления передаётся вполне чётким структурным языком, не говоря уже о нерушимости базовых морфем. В конце рассказа нужно было обрушить язык, разбить его в ничто, пройтись по острым осколкам и не заметить, как больно стопам. Нужно было повторить языковую деконструкцию ХХ века, начиная от футуристов и Хлебникова и заканчивая французским антироманом. Сложно? Ну а как ещё? Бывает и не такое. Например, есть роман Кэндзи Сиратори «Кровь электрическая», где повествование ведётся от лица киборга, синтаксис которому заменяет С++:
«Далёкая пора// Планетарная форма софтвера искусственного ассасина/энтропическая ось зенита — шумное живое тело, которое вырывает череп девушки, сокрушающей спазм Города Трупов::‹‹инокулируя вид внутренностей пса/мозг себя сбрасывается::ритм ГИПЕР-+РЕАЛ артерии, что была закодирована — эмоционально — в утробу›› Код доступа к шишковидной зоне утерян::ВАВИЛОНСКИЕ животные// убить деградацию сердца//»
В общем, убить деградацию сердца нужно было.
Есть и по мелочёвке: как гжель могла изобрести симфокраску, если болезнь блокирует привычную мыслительную деятельность? Ведь закрыт путь к обмену данными. Нет коммуникации между гжелевыми людьми. Можно было бы убить двух зайцев и сказать, что гениальный изобретатель симфокраски та старая гжель-учёная, к которой едет герой. И всё, нет вопросов. Также рассказ зря выбрал именование «Дурачок». Слишком уж уши нашумевшего «Новичка» торчат. Выстроенная вселенная настолько увлекательная и самодостаточная, достойная, повторю, целого романа, что как-то повязывать её, тем более в пошло-ироническом ключе, с нашей реальностью не требуется.
А теперь к смыслу, то бишь к самому главному. Рассказ (вольно или невольно) является лирическим ответом на гипотезу Сепира-Уорфа, которая утверждает наличие связи между языком и мышлением. Гипотезу лингвистической относительности различают в двух видах: мягком и ортодоксальном. Ортодоксальная давно опровергнута. Она гласит, что язык прямо и значительно влияет на характер нашего мышления. За примером можно сходить к «1984» Оруэлла: исключение слова из лексикона означает исключение из обихода обозначаемого им смысла. В мягком виде гипотеза гласит, что язык оказывает косвенное влияние на некоторые когнитивные процессы, и это действительно так. Дискуссия о степени такого влияния ведётся до сих пор.
Гжель пытается ответить на вопрос, куда пойдет мысль без опоры на знаковую систему, как будет развиваться безречевое разумное существо, будут ли это боги или инвалиды. К сожалению, для раскрытия этих сложных вопросов опять не хватает объёма. Поэтому они просто манифестируются в качестве озарения:
Гжель такая, как есть, потому что не связана речевыми понятиями и не руководствуется здравым смыслом. Только факты, только логика, только подтвержденные данные… только чистый смысл, незамутненный кривыми формулировками. Да это же сказка!
Ну, во-первых, чем тогда не устраивает математика? Это тоже язык, средство полного, очищенного от примесей выражения. В Вархаммере на бинарике вон вообще литании читают. Во-вторых,
Гжель хоть и ставит сложные вопросы, а отвечает на них как-то позитивистски, мол, большая скорость обработки послания — это хорошо, большая чёткость формулировки — хорошо, большая концентрация смысла — хорошо. Но почему хорошо? Где обоснование? Не в царстве количества же. Почему переход к «третьей сигнальной системе» хорош? Ответ утилитарен: так удобно и круто, а ещё рожа в темноте светится (утрирование). Но как даже такой ответ соотносится с рассказанной историей? Да слабо соотносится. А как всё можно было бы соотнести? Да очень просто. Всего лишь признаться на гжели в любви к Лене! И чтобы та всё поняла без переводчика. Иначе провисает ещё и эта героиня, которая занималась конспирологией да бубнила. А так ею можно сомкнуть союз двух языковых систем.
Наиболее близок
Гжели рассказ
Признание. Это вообще близнецы-антиподы, зеркальный оксюморон. В
Признании совершается другой переход: от полного химического смысла, не допускающего постороннего толкования — к неполноте знаковой системы, позволяющей выразить абсолютное. Удивительно, но эти два рассказа насколько схожи, настолько полярны:
Гжель утверждает, что смысл в точности послания,
Признание — что смысл в его неточности. О, да там даже герои инвалиды-маргиналы! И открытый финал с недоговорённостью! К сожалению, разница в языке слишком очевидна, дабы считать, что
Признание и
Гжель написал один и тот же автор. А было бы круто: две полностью противоположные идеи в финале при их фатальном сходстве. Такая лингвистическая биполярочка.
То, что
Гжель заставила написать про неё так много, уже обязывает её высоко оценить. Да, в сегодняшнем необработанном виде рассказ объективно весит не более 6-7, но из-за того, что Гжель может быть обращена в 10-ку, балл будет выше. Здесь удивительная задумка. И недостаточность исполнения.
Так что, чисто из уважения к фантазии:
Оценка:
8 из 10.
