Вопреки обычному своему правилу идти с начала до конца, на сей раз я решил начать с самого вкусного. С рассказа, по поводу которого в первых двух турах все с невероятным единодушием захлëбывались восторгами - "Ах, Халабуда!.. ох, Халабуда!.. о-о-о, Халабуда!.. а!.. о!.. и даже, в некотором смысле, у!.."
Разумеется, к столь расхваленному рассказу я подошел с несколько завышенными требованиями. По итогам прочтения, ощущения остались немного неоднозначные. Так что да не обидится автор, если что: восторгов ему и без меня навалили).
Халабуда
- Господи, они убили Кенни Женю!
- Сволочи!
Начну с позитива. Рассказ, несомненно, хорош. Язык приятный, описания насыщенные, читается легко. Хорошо передано ощущение детства, "естественные" детские диалоги - от страшилок до философских рассуждений. Персонажи убедительные: колоритный Хрипля, тюфякообразный Колба, рассказчик Серëга... В общем, читалось с удовольствием.
Теперь о том, что показалось несколько сомнительным. Прежде всего, как уже отмечали до меня - рассказ отчëтливо спекулятивный ). Апеллирующий к двум "болевым точкам" читателя. Во-первых, к ностальгии. Как до меня очень эмоционально сказал Томми Каштанчик:
Другими словами - тилибонькает читателя за воспоминания детства ). Про "дисней-клуб" по телику, рекламу с блендамедом и вимбильданом, вкладышами от "бумера" и "турбо", игры на приставке, лазанье с пацанами по гаражам, стройкам и прочим смертоносным гребеням... и весь тот прочий выцветший сор на дне души, с которым всë никак не может расстаться стареющий и разочарованный читатель.
Спасибочки, нет. Я с пониманием отношусь к старанию автора - но меня, бесчувственного, не проняло. Ни на одну минуту не пожелал бы я вернуться в своë детство. И это при том, что девяностые мои были, оглядываясь назад, не худшими, не каким-то там адом. Нормальное было детство, даже счастливое... но оно - было. А я давно отучился от попыток влезть в растянутые детские колготки тридцатилетней давности.
Ну, и вторая точка, на которую давит рассказ - это, конечно, детская смерть. Читатель ведь ужасается (но и любит, самому себе в том не признаваясь), когда вот так вот в повествовании пронзительно помирает дитë: это же так трагично, выспренне, вышибает слезу, заставляет задуматься обо всëм главном... и прочая лирика.
Простите, но опять не проняло. Я вырос всë в те же означенные девяностые: и всë моë детство прошло с пугающим, но бескомпромиссным пониманием того, что мы, дети, в этом мире - не величайшая ценность, не какая-то там "слезинка ребенка" и прочая шелуха, а группа повышенного риска. Мы жили среди новостей, слухов, а иногда и жизненных примеров детской наркомании, детской проституции, детской преступности. Такие же, как мы, дети исчезали в темных подворотнях и подвалах, пойдя за "добрыми дяденьками" с приклеенными улыбками посмотреть щеночков: таких же, как мы, детей воровали на органы, или превращали в калек и потом делали попрошайками; такие же, как мы, дети подрывались на минах военных времен, травились газом в подвалах, обваривались насмерть паром в колодцах... В общем, как ни шокирующе и ни печально, но для нашего поколения с самого детства смерть детей стала не из ряда вон выходящим ужасом, а печальной, но житейской статистикой.
Ну, и еще, честно сказать - шокирующий эффект от смерти ребенка снижает сам автор). Поскольку предупреждает об этой смерти заранее, причем неоднократно.
Да, да, мы уже поняли, правда ). Но серьезно, это немножко принижает трагичность истории - так, что еë легко превратить в бафос....Земляникина Жени. Причëм последнему вообще не суждено было повзрослеть.
...
Женька подарил мне еë за пару дней до гибели.
...
2. Смерть
"Это история о том, как закончилось наше детство. Оно закончилось, когда умер Женька. Женька жил, а потом он умер. До того, как умереть, он вырезал фигурки, и последнюю подарил мне незадолго до смерти. Ещë до смерти, он носил очки. После смерти он их уже не носил. Потому что смертельно умер. Насмерть."
Если бы читатель не ждал удара под дых, так же, как не ждали его герои - вышло бы куда жëстче, и потому лучше.
Ну и, наконец, о не понравившемся. И не понравившееся зовëтся...
...Жеееееничка, чтоб ему пусто было.
Серьëзно. Я понимаю, что персонаж задумывался автором как "жертвенный агнец", чтобы его было максимально жалко, когда автор его прихлопнет халабудой... Но, на мой вкус (подчеркну лишний раз, исключительно субъективный и совершенно не претендующий на авторитетное мнение), автор слишком "пересолил лицом". Точнее - пересахарил.
Настолько, что пару раз создавалось впечатление, будто читаю не то покойного Крапивина, не то пока ещë живого Верещагина. Ибо этих двоих объединяет любовь к таким вот пронзительным, тонким-звонким-голенастеньким мальчикам-куколкам - и чтобы они ещë желательно трагично умирали
Это к тому, что персонаж планировался как вызывающий симпатию - но вышел (на мой опять-таки вкус) местами приторным. Про нездоровую зацикленность рассказчика на улыбке Женички уже проиллюстрировано в самом начале поста ).
А на этом моменте -
- я, циник, не утëр слезу, а ухмыльнулся. Как будто не мальчик о друге, а девочка о возлюбленном вспоминает, ну ей-бо....Женька улыбнулся, а за линзами загорелись счастьем огромные, живые глаза.
Я не знаю, где и как прошли девяностые автора. Но в моих девяностых (повторюсь - далеко не самых страшных) такой Женичка ходил бы в битых, перемотанных изолентой очках. Ибо за обращение к кому-нибудь "Сержик" его бы в первый же день страшно отмудохали бы за школой, и потом пожизненно определили бы в самую низшую касту школьных изгоев.
***
Как-то так.
Ну, а в целом, как уже говорил - прочитал с удовольствием. Пускай я не ЦА рассказа, но ценю качество исполнения, ряд удачных моментов и живые, достоверные образы персонажей. И, в который раз повторюсь - о вкусах не спорят ). И то, что мне показалось переслащенным, возможно, других тронет до глубины души.
Хау, я сказал.
Обидно, потому что это могло бы быть круто. А маємо, шо маємо. 
